Кривоногова: Если честно, то сотрудники Следственно­го комитета не приветствуют подобные шаги. По ряду при­чин. Для ясности приведу при­мер. Журналист приезжает на место преступления и начина­ет опрашивать местных жите­лей. Вполне естественно, что те, кто согласился с ним общать­ся, должны ему что-то сказать. И говорят! И то, что на самом деле видели, и то, что от кого-то слышали, и то о чём они только догадываются. После того, как это появляется в СМИ, человек сам начинает верить в то, что когда-то говорил. Такова пси­хология. Хуже всего, что потом он всё это повторяет следствию. Вынуждая следователей, обя­занных проверять и перепрове­рять каждый факт, делать много дополнительной и очень часто ненужной работы.

Евсеенко: Ну да, срабаты­вает эффект, когда после огла­шения информация начина­ет жить своей жизнью. Ста­новясь одновременно и фак­том, и доказательством его существования.

Кривоногова: Именно поэтому мы иногда вынуждены давать информацию дозиро­ванно, только после тщатель­ной проверки её достоверности. Как-то на территории нашей области произошло убийство. Сразу же пошёл шквал звон­ков от ваших коллег. Кое-какая информация по этому делу у меня уже была, но следова­тель по объективным причи­нам попросил выждать пару дней и не выдавать подробно­сти в эфир. Информация про­сочилась в СМИ обходными путями из других источников. Помимо прочего это обернулось тем, что, когда следователь стал допрашивать многочисленных свидетелей по делу, большин­ство давали примерно одинако­вые показания. Как они позже признались, информацию они почерпнули из СМИ и уже под неё стали бессознательно под­гонять свои показания. Следо­вателю пришлось потратить много времени и усилий, что­бы отделить правду от вымыс­ла, а то и откровенных сплетен.

Но и это не самое страшное. Хуже, когда, например, подо­зреваемый есть, но он ещё не задержан. А представители СМИ требуют подробности, которые, по их мнению, будут интересны читателям. Какие улики были найдены на месте преступления, какие следстви­ем рассматриваются версии, что предпринимается для поис­ка преступника… Оглашение этих сведений даёт преступни­ку возможность сфальсифици­ровать доказательства, вырабо­тать тактику защиты, даже али­би себе обеспечить, умело обра­ботав возможных свидетелей. Или просто затаиться. Имен­но поэтому подозреваемый не должен знать, какой информа­цией обладают оперативники и следователи.

Евсеенко: Прямо как в известном фильме Жиглов Шарапова бдительности учил: за то, чтоб хоть одним глазком в эту папку заглянуть, пре­ступник многое готов отдать.

Чернобаева: Получается, чем меньше информации в прессе о деятельности вашего ведомства, тем лучше?

Кривоногова: Иногда да. Каждой информации своё вре­мя. По окончании расследо­вания мы открываем больше подробностей по уголовному делу. Хочу напомнить о прин­ципе гласности судебного раз­бирательства. У нас большин­ство открытых судебных засе­даний, что предполагает сво­бодный доступ граждан в зал, в том числе и журналистов.

На мой взгляд, именно в ходе судебного разбиратель­ства можно не только получить подробности происшедшего, но и во многом понять мотивы и причины, побудившие чело­века совершить преступление.

Однако не многие журна­листы готовы к такой трудо­ёмкой работе. Понимаю поче­му: сегодня вы и ваши колле­ги в той или степени являетесь участниками гонки за облада­ние информацией. Конкурен­ция вынуждает бороться за пер­венство в предоставлении мате­риалов, интересных читателю. Но при этом нередко страдает их качество. И в первую оче­редь — достоверность приве­дённых фактов. Бывают случаи, когда из-за недостатка сенсаци­онной информации представи­тели некоторых СМИ приукра­шивают пресные факты. Пола­гая, видимо, что имеют право в таких случаях кое-что доду­мывать. Согласитесь, тут впору вести речь о профессиональной этике журналиста.

Евсеенко: Согласен. Но меня больше интересуют цели, которые вы преследу­ете, взаимодействуя со сред­ствами массовой информа­ции. С МЧС, допустим, всё ясно — предупреждение чрез­вычайных ситуаций. С мили­цией тоже более-менее понят­но — недопущение преступле­ний. А СК чего в конечном счёте хочет добиться?

Кривоногова: Кстати, сре­ди основных задач Следствен­ного комитета, помимо всесто­роннего и объективного рассле­дования преступлений, — выяв­ление нарушений закона, при­чин и условий, способству­ющих совершению престу­плений, и принятие мер по их устранению.

Рассказывая о тех или иных преступлениях, мы стараем­ся обращать внимание не на внешнюю сторону происшед­шего, смакуя самые непригляд­ные подробности, а на при­чины. Стремимся побудить людей задуматься: что послу­жило почвой для совершения того или иного преступления. К тому же обнародование офици­альной информации о резонанс­ных преступлениях предупре­ждает распространение недо­стоверных сведений, различных слухов и домыслов.

Разумеется, в мои обязан­ности как пресс-офицера УСК входит и предоставление СМИ информации о деятельности нашего управления. Важно, чтобы люди понимали, что это за структура, чем она зани­мается и какие вопросы вхо­дят в круг компетенции наших сотрудников.

Если говорить о первосте­пенных задачах при взаимодей­ствии со СМИ, то это, конечно же, формирование в обществе правового сознания и правово­го поведения, активной граж­данской позиции по вопросам содействия правоохранитель­ным органам.

СМИ оказывают значимую помощь в раскрытии и расследовании преступлений. К примеру, в августе УСК по Гомельской области распространило сообще­ние о поиске очевидцев ДТП в Гомеле на улице Луна­чарского с участием мотоцикла и легкового автомоби­ля. В течение двух дней следователю на мобильный позвонили два водителя, оказавшихся на месте дорож­ной трагедии. Мы очень благодарны неравнодушным гражданам и, конечно же, СМИ, разместившим важ­ную для следствия информацию.

Чернобаева: А по-моему, читателей, особенно в Интернете, в меньшей степени интересуют соци­альные корни злодеяний, а в большей — именно подробности того, что произошло. Этим можно воз­мущаться, с этим можно не соглашаться, но игно­рировать этот факт ни вам, ни нам в своей работе уже нельзя.

Кривоногова: Это понятно, но мы не можем идти на поводу у любителей «чернухи». Достаточно того, что дурновкусие с успехом формируют многие зару­бежные фильмы и телепередачи, заполонившие эфир.

Евсеенко: Но, с другой стороны, подробности пре­ступления, пусть даже крайне жестокие, могут ока­зать на людей эффект шоковой терапии. И, глядишь, удержать в будущем от опрометчивого шага. Мне, например, ничего не говорит обтекаемая формули­ровка «совершал действия сексуального характе­ра». Ни уму, как говорится, ни сердцу.

Кривоногова: А здесь, пожалуй, упомяну статью 23 УПК, которая предусматривает ограничение принци­па гласности уголовного процесса. Принцип действу­ет, помимо прочего, по делам о преступлениях, совер­шённых лицами, не достигшими 16-летнего возраста, по делам о половых преступлениях. Игнорирование, а иногда и незнание этих непреложных правил приво­дит порой к неоднозначным ситуациям.

Чернобаева: И что же мы и наши коллеги дела­ем не так?

Кривоногова: Я бы сказала, пытаетесь сделать. Например, ко мне обратился журналист республикан­ского телеканала с просьбой организовать интервью с женщиной, которую изнасиловали. Из лучших, по его мнению, побуждений: чтобы она рассказала в эфире, как это случилось, что этому предшествовало, посо­ветовала бы, как избежать подобных ситуаций. Зна­ете, я даже опешила от такого предложения. Пода­вляющее большинство женщин, подвергшихся сек­суальному насилию, долгое время не могут избавить­ся от чувства стыда, подавленности, опустошённости, боли и отчаяния. Именно поэтому даже не все жертвы заявляют в милицию о происшедшем с ними, крайне неохотно рассказывают о своём унижении милицио­неру, следователю, адвокату, судье. А тут предлагают рассказать об этом, по сути, всей стране.

Иногда журналисты чересчур настойчиво требуют подробно рассказать им, как произошло то или иное насилие. В частности, одного вашего коллегу очень заинтересовал случай, когда подозреваемый изнаси­ловал несовершеннолетнюю. Буквально изводил меня вопросами, как именно это происходило, какие кон­кретно действия при этом совершал. Честное слово: впечатление, словно не с представителем СМИ бесе­довала, а с автором пособия для педофилов.

Неоднократно меня просили ознакомить с содер­жанием предсмертной записки. Естественно, отвечала отказом. Ведь это всё равно что читать без разрешения чужой дневник, тем более выкладывать его в Интернет. Такие записки пишутся в самые трагические минуты жизни для родных и близких, и только они имеют пра­во решать, может ли их содержимое становится досто­янием гласности.

К счастью, подобные просьбы встречаются не так часто. Всё-таки наши журналисты понимают, когда и какой информацией я могу делиться, а когда нет.

Чернобаева: Вам столько негатива приходится видеть ежедневно. Скажите, не происходит ли при этом эмоционального выгорания? Ведь если это так, то факты, которые могут представлять интерес для журналистов и читателей, вам, в силу обыденности, покажутся не заслуживающими внимания.

Кривоногова: Вопрос непростой. Конечно, со вре­менем вырабатываются защитные механизмы. Но я бы не назвала это равнодушием. Формируется психоло­гическая устойчивость к действиям в экстремальных ситуациях. Иначе было бы невозможно работать в след­ствии. В то же время наши сотрудники — это обычные люди, способные сопереживать чужому горю. И пси­хологически им, конечно, не просто.

Даже после многих лет работы они зачастую непро­извольно «примеряют» случившееся на себя и своих близких. Отчасти и поэтому в своих пресс-релизах мы стараемся избегать шокирующих подробностей — пси­хика не каждого обывателя с подобным может спра­виться.

Александр Евсеенко, Елена Чернобаева, фото Марии Амелиной, «Советский район».